Избранные киносценарии 1949—1950 гг. - Петр Павленко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вестибюль клуба. Здесь очень оживленно. Появление Наташи Румянцевой, Зайченко и Томашевича встречается аплодисментами. Наташа, взволнованная выступлением, аплодисментами, говорит своим спутникам, как бы оправдываясь:
— Как смогла, так и сказала…
Навстречу выходит Алексей Иванов, его мать и Ермилов.
Наташа шепчет Томашевичу:
— Это его мама…
Мать Иванова подходит к Наташе и, обняв ее, говорит:
— Ну и соловей, ну и оратор. Уж так уважила, так уважила нашу фамилию. Алеша, ты бы хоть спасибо сказал Наташе…
Алексей, пожимая руку Наташе, говорит:
— Разрешите поблагодарить от всего сердца. Своим докладом вы меня просто в краску вогнали.
— Ну, что вы… Это я должна вас поблагодарить за великолепный рекорд.
Томашевич берет под руку Наташу:
— Разрешите в качестве подшефного музыканта проводить вас домой.
Алеша, отстраняя Томашевича:
— Нет, брат, сегодня уж буду я провожать, так сказать, в качестве подшефного сталевара.
Все кругом смеются. Иванов берет под руку Наташу и, уходя, говорит матери:
— Мама, иди домой, я скоро буду.
Улица перед домом Наташи. Идут Наташа и Алексей. Наташа на ходу декламирует:
Что в имени тебе моем?Оно умрет, как шум печальнойВолны, плеснувшей в берег дальний,Как звук ночной в лесу глухом…
и, остановившись, смеясь, спрашивает Алексея:
— Кто это написал?
Алексей, смутившись и неловко переминаясь с ноги на ногу, только промолвил:
— Это?..
Наташа смеется:
— Это Пушкин написал.
— Может быть, Пушкин.
— А вот это? — и, взойдя на крыльцо, Наташа декламирует:
Здесь встанут стройки стенами,Гудками, пар, сипи.Мы в сотню солнц мартенамиВоспламеним Сибирь.
— Маяковский!
— Правильно, — говорит Наташа, несколько удивившись.
— А это ваш дом, да? — в замешательстве обняв водосточную трубу, спрашивает Алексей.
— Да… Может быть, зайдете к нам?
— Да нет, уже поздно, — отвечает Алексей, посмотрев на часы. Они прощаются.
— Большое вам спасибо, — говорит Алексей. — До свиданья.
Наташа входит в дом, подходит к окну и видит, что Иванов, забыв выход из палисадника, идет вдоль дома. Выглянув из окна, она, смеясь, окликает:
— Товарищ Иванов, а вы не туда пошли.
— А где выход? — спрашивает Алексей, подойдя к окну.
— Там, — указывает на калитку Наташа.
Иванов, порывшись в карманах, достает два билета:
— Наталья Васильевна, пойдемте завтра на концерт. Вот у меня два билета, — и протягивает ей билеты.
— Спасибо, — говорит Наташа. — Я с удовольствием пойду. Только вы заходите за мной.
— Да нет, уже вы сами приходите, я буду ждать, — смущаясь, отвечает Алексей и, снова прощаясь, наконец уходит.
На концерте Алексей сидит рядом с Наташей, но, как ни странно, ему скучно и неуютно. Музыка не понятна ему и, видимо, невероятно утомляет. Желание вздремнуть так сильно, что он едва сидит. Глаза против воли смыкаются.
— Ох, ей-богу, хуже, чем в ночной смене! — наконец, произносит он вслух, и Наташа, зашикав на него, беззвучно смеется.
Она вся поглощена музыкой и тем вниманием, которое оказывал ей со сцены Томашевич. Он ей одной улыбался и кланялся, и для нее одной играл.
Закончилось первое отделение, и все направляются в фойе. Томашевич не отходит от Наташи, они с увлечением говорят о Чайковском, и Алексею не удается вставить ни слова в их разговор.
В это время подбегает Костя Зайченко, разодетый, как жених, с цветком в петлице.
— Выпьем по кружке? — предлагает ему Алексей.
— Что ты, что ты! — машет Зайченко руками. — Мне сейчас выступать.
Оставив Алексея одного, он убегает не оглядываясь.
Подходит Хмельницкий и, окинув взглядом обстановку, сразу определяет положение.
— Не светит твое дело? — спрашивает он Алексея сочувственно. — Ну, ну, не гляди быком, я к тебе с сердцем.
Он берет Алексея под руку.
— Ты смотри… не снижай темпов наступления… всем фронтом, понятно?.. Сталь музыку всегда переспорит. Держись крепче.
Алексей неприязненным взглядом окидывает Наташу и Томашевича.
Раздается звонок, народ повалил в зал, и Томашевич, взяв Наташу под руку, увлекает ее вместе с другими, а Алексей, прячась за спинами людей, идет следом.
Думая, очевидно, что Иванов сбежал, Томашевич садится рядом с Наташей, а Алексей, прислонившись к боковой колонне, наблюдает за Наташей.
На сцене поет Зайченко. Его молодой красивый голос проникает в самое сердце.
Слеза бежит по лицу Алексея. Он не замечает ее. Он стоит, прислонив голову к колонне, и, глядя на Зайченко, мучается.
Не песня смутила Алексея, смутила его любовь к Наташе. К ней одной тянется его душа, и Алексей не знает, дотянется ли. Новый мир нежности и красоты открылся перед ним в ее лице. Но его ли этот мир и здесь ли проходит путь настоящей жизни, этого он еще не может понять. Полюбит ли она его? Сомнения одолевают Алексея, ему думается, что счастье быть любимым не для него. И он зол на все, что препятствует ему быть рядом с Наташей.
Наташа, издали наблюдавшая за Алексеем, обеспокоена.
Рабочие из бригады Иванова во главе с Ермиловым обратили внимание на странное состояние Алексея.
Ермилов, подмигивая товарищам и указывая на Ивановна глазами, говорит:
— А наш-то, — того, по всему видно, в любовь ударился.
Все тихо засмеялись. Иванов увидел устремленные на него насмешливые взгляды товарищей.
Он стоит, сжав кулаки, и если б не стыд перед людьми, — он бы выдрал все вихры у этого Томашевича и надвое переломал бы «проклятого» Зайченко. Тяжело дыша, он оставляет клуб и один идет по темным улицам к реке; слезы бегут по его лицу.
Сев на берегу, он запел. У него хороший баритон, и он любит петь, только стыдится. Но сейчас, в тишине весенней ночи, под дальнее пение первых соловьев, песня его льется свободно, как разговор с самим собой.
Эх ты, Ваня, Ваня… —
поет он, отирая слезы.
Ему хорошо наедине со своей тоской.
Постепенно песня успокоила и ободрила Алексея. Он находит утешение в ее звуках, и новые надежды шевелятся в его душе.
Ночь. Комната Иванова. Он сидит за столом. Развернул том Пушкина и отбросил, заглянул в стихи Лермонтова и не прочел ни строки, а потом, сжав голову руками, погрузился в чтение Маяковского.
Мать входит к нему и сразу догадывается о причине мрачного настроения.
— Отказала? — спрашивает она.
— Не говорил еще, — отвечает он.
— Ты — как отец, тянешь, тянешь, пока всю душу не вымотаешь. Я, знаешь, когда отец покойный за мной ухаживал, ему аж два подметных письма послала: дескать, торопитесь, а то вашу даму могут увезти в добрый час…
— А он?
— Отец-то? Шальной был, вроде как ты — прибег, аж двери затрещали. Довела я его тогда… А может, тебе стихи ей написать? — спрашивает мать. — Я одного знала, он все больше стихом завораживал, вычитает где-то, себе в бумажку спишет — и ну привораживать. Вон их у тебя сколько! Спиши, которые красивее, и пошли…
Он молчит.
— Девушка чистая, хорошая, ничего не скажешь, — вслух думает мать, — но только не для тебя она, Алеша: ты человек рабочий, а она… из ученой семьи. Ее родитель инженер, что ли, большой…
Сын засыпает, опершись на руки. Мать подходит к столу и читает:
Литературная шатия,Успокойте ваши нервы.Отойдите — вы мешаетеМобилизации и маневрам…
— Да… не подходит к нашему делу… Ну, утро вечера мудренее, — и выходит на цыпочках, стараясь не потревожить сына.
Иванов стоит в кабинете у Хмельницкого.
— Василий Васильевич, дай ты мне какой-нибудь отпуск или учиться пошли куда-нибудь подальше, — не могу я тут больше.
Хмельницкий басит:
— Прописал бы я тебе отпуск по шее, да вашему брату везет. В Москву вызывают. Собирайся.
— Я готов хоть сейчас, хоть в Москву, хоть на полюс, — говорит Иванов. — А кто вызывает-то?
— Сталин, — отвечает Хмельницкий.
— Не поеду, ни за что не поеду!.. Да как же я… — взволнованно бормочет Алексей.
— Поговори у меня! — грозит Хмельницкий. — Вместе летим. Я тебя ни на шаг не отпущу…
— Не поеду, — настаивает Иванов, — боюсь, даже представить не могу, чего я говорить буду…
— Чудак человек, говорить ему надо… С тобой будут говорить, а ты знай себе слушай, ума набирайся… Такое человеку счастье, а он еще ерепенится!.. Пошли, милый, самолет ждет…
Сад молодо зеленеет. Цветут деревья. Поют, заливаются жаворонки в небе. Сталин поднимает голову и прислушивается.
В белой домашней куртке Сталин обминает ногой землю вокруг только что посаженного им деревца.
